Маша

Она стоит на нашем балконе, а за спиной у нее еще овраг, а не Конгресс холл.

Уже слегка пробуксовываю

Вчера сварила суп, а поесть забыла. Опомнилась к вечеру, когда он остыл уже.
Пошла разбирать сумку в кухню, а она разобрана. Буквально три минуты назад. Устроила себе тренинг: что я только что купила в магазине, и провалилась с треском. Хотя там всего-навсего было молоко, хлеб, сигареты, рыбьи консервы и... и еще что-то, пару названий опять забыла.
Пойду покурить и выпить чаю, мою чашку и не могу вспомнить, покурила я или нет.
Сколько раз я отправлялась к примеру достать что-то из шкафа или померять давление и застывала посреди дороги, потому что забывала, зачем и куда пошла - очень часто.
Смотрела с интересом фильм и только к середине понимала, что уже видела его. То же с книгами.
Помню дни рождения родственников до третьего колена только, и только прямых потомков. И то внуков могу спутать дату, с месяцами все в порядке. Годовщины свадеб детей тоже могу забыть, зато помню родительскую и зачем-то свою.
Надо скорее мемуары дописывать.

Саша обвалилась

Играем с Настей в куклы ( реальные)

- Баба Оля, а теперь переходим на второй уровень, теперь Машу найдет в лесу не медведь, а пингвин!


Ну, мы много уровней прошли. Между уровнями подкреплялась чашечкой кофе, это оказалось лучшим антигипертоническим средством. Какой-то кофе купила на распродаже в магазине Дешевлетольконапомойке, третья банка бесплатно, или вторая, я уж не помню какая из них, но всего их три за 250р. Большие такие банки, до весны хватит теперь, и таблеток от гипертонии можно не покупать, сэкономила. Правда, кильку из этого магазина кошки есть отказались. А я ничего, съела, и жива и здорова. Хороший магазин.

Но я отвлеклась. Я про Настю же.

- Бабушка, Саша обвалилась!

Оказалось, ничего страшного, кукла Саша упала, (повалилась)

А вобще Настя вела себя просто идеально. Как настоящая принцесса. Никаких капризов, никаких нехочунебуду, полное взаимопонимание. Как всегда впрочем.

Детский сад

Школа находилась в полуподвальном этаже, и ведя Чарли вниз по лестнице (он шел между ним и Мэри, держа их за руки), он чувствовал себя предателем, словно фермер, который успокаивает свою корову по дороге на бойню. Он стоял между ними у подножия лестницы и, замерев, смотрел на других детей, которые бегали, кричали, рисовали, вырезали ножницами с тупыми концами аппликации из цветной бумаги – их было так много. Никогда еще Чарли не выглядел таким уязвимым, как в этот момент, наблюдая за другими детьми. В его глазах не было ни радости, ни страха, лишь одна внимательная пристальность, какая-то отрешенная заинтересованность, и никогда он так остро не ощущал своего отцовства, никогда не был так близок к ходу его мыслей. Миссис Рикер приблизилась, улыбаясь, как барракуда, и сказала: «Нам будет так весело, цыпонька моя!» Ему захотелось крикнуть ей в лицо, что его сына зовут не цыпонька, а Чарли, но он сдержался. И тогда она протянула ему руку, но Чарли не пошевелился, лишь посмотрел на нее, и тогда она сама взяла его за руку и повела к другим детям. Он прошел два шага, а потом остановился и оглянулся назад, а миссис Рикер сказала тихо:

– Идите, с ним все будет в порядке.

И Мэри, в конце концов, пришлось ткнуть его в бок и сказать: «Ну идем же, Барт!» – потому что он застыл на месте, глядя в глаза своего сына, говорившие: «Неужели ты позволишь им сделать это со мной, Джордж?» А его взгляд отвечал: «Похоже, что да, Фредди», – и они с Мэри стали подниматься по лестнице, показав Чарли свои спины – самое ужасное зрелище для маленького ребенка, – и тогда Чарли заплакал. Но Мэри даже не оглянулась, потому что любовь женщины – странная штука. Она жестока и почти всегда зряча, а любовь, которая все видит, – это ужасная любовь. Она знала, что в такой ситуации правильнее поскорее уйти, и так она и поступала, воспринимая этот плач как очередной необходимый этап развития ребенка, вроде болей в животе от скопившихся газов или содранных коленок. И тогда он ощутил в груди такую острую, такую настоящую боль, что на мгновение ему даже показалось, что у него начался настоящий сердечный приступ, а потом боль куда-то исчезла. Тогда он не мог понять, что означает эта боль, но теперь ему показалось, что это было самое обычное прощание со своим ребенком. Увидеть спины родителей – это еще не самое ужасное. Самое ужасное – это то, с какой быстротой дети забывают про эти самые спины и начинают заниматься своими делами – игрой, сбором головоломки, новым другом и, в конце концов, смертью. Вот что он почувствовал в ту минуту.

С.Кинг. Дорожные работы

Именно это я чувствовала, когда меня вели в детский сад. А потом когда водила туда своих детей. То, что чувствовал этот отец.

С крестником

Перебираю старые фото




И Паша такой молодой:)

Сослуживицы

Бывшие уже



Типа в рабочий полдень