![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Nov. 10th, 2006
Кот партизан и бедный Лева
Nov. 10th, 2006 04:29 pmДопросила кота с пристрастием насчет сапог. Лампой в него светила. Он все равно под ней грееется сидит. Один бок к батарее прижмет, другой под лампу.
Молчит, как партизан, смотрит недоуменно, ни в чем не признается. Может, и правда неповинен? Вот насморок пройдет - проверю.
Мы с Левой дохварываем вместе. Сонные оба. То и дело засыпаем на ходу, а Маша нам кричит - подождите еще полчаса, поешьте, потом спать будете.
Лева сердитый, книжки все разонравились, ищет в них давно съеденных им же обезьян и других животных, возмущается, куда делись. Полюбил жаловаться и горевать. Прикорнет на плечо и убивается, жалобно так горюет - а-а, аа-аа. Утешаться не хочет, хочет горевать и чтоб жалели, приговаривали - бедный Левушка, Левушку жалко.
Пошла жалеть.
Молчит, как партизан, смотрит недоуменно, ни в чем не признается. Может, и правда неповинен? Вот насморок пройдет - проверю.
Мы с Левой дохварываем вместе. Сонные оба. То и дело засыпаем на ходу, а Маша нам кричит - подождите еще полчаса, поешьте, потом спать будете.
Лева сердитый, книжки все разонравились, ищет в них давно съеденных им же обезьян и других животных, возмущается, куда делись. Полюбил жаловаться и горевать. Прикорнет на плечо и убивается, жалобно так горюет - а-а, аа-аа. Утешаться не хочет, хочет горевать и чтоб жалели, приговаривали - бедный Левушка, Левушку жалко.
Пошла жалеть.
Моя юность была как растаявшее мороженое, которое мне давали в детстве во избежание ангин. С уверениями, что это самое настоящее мороженое, только теплое. Я верила. Но всегда надеялась, что мама раньше снимет его с оня, недосмотрит, и попадется хоть крошечный комочек нерастаявшего. Иногда везло. Я не протестовала, ведь это делалось для меня, чтоб уберечь от ангин. От всего уберечь.
Нет, я не росла кисейной барышней, мы обо всем могли поговорить с мамой, все обсудить, обо всем спросить друг друга. Но все сведения о жизни поступали мне как птенцу в гнезде, уже полупереваренными для лучшего усвоения. Мои воззрения на жизнь до замужества состояли из маминых идеалов, вычитанных в книгах, папиного диссидентства, собственной мечтательности, послушания родителям и всем старшим, уверенности, что мы одни живем правильно, а остальные люди все же немного странные, и страстного желания попробовать все живьем, в натуральном виде, перварить наконец самой.
Вот только мороженое я не люблю до сих пор. Единственное блюдо, которое я просто ненавижу.
Нет, я не росла кисейной барышней, мы обо всем могли поговорить с мамой, все обсудить, обо всем спросить друг друга. Но все сведения о жизни поступали мне как птенцу в гнезде, уже полупереваренными для лучшего усвоения. Мои воззрения на жизнь до замужества состояли из маминых идеалов, вычитанных в книгах, папиного диссидентства, собственной мечтательности, послушания родителям и всем старшим, уверенности, что мы одни живем правильно, а остальные люди все же немного странные, и страстного желания попробовать все живьем, в натуральном виде, перварить наконец самой.
Вот только мороженое я не люблю до сих пор. Единственное блюдо, которое я просто ненавижу.
Про больницу
Nov. 10th, 2006 09:15 pmЕще забыла кое - что про больницу написать.
Когда Митя был в самом жару и врачи отводили глаза, я вышла как-то с ним в коридор. чтобы не мешать спать остальным детям. И увидела, что там лежит мальчик месяцев восьми, очень красивый, с необыкновенно синими огромными глазами, голова забинтована, в жутко застиранных ползунках и мокрый, совсем один. Я кое-как одной рукой поменяла ему ползунки, взяла на руки и держала обоих с Митюшкой. И мне не хотелось его отпускать, этого чужого малыша. Я с удивлением поняла, что чувствую к нему то же почти, что и к Митюшке. Пришла медсестра, взяла у меня малыша, стала его целовать и понесла гулять. Сказала, что он из дома грудника, фурункулы у него на голове. Зовут Саша. Его там все очень любили, нарасхват нянчили и баловали.
И я все ходила к этому Саше, и не хотела с ним расставаться, и все держала их обоих на руках с Митюшей, несмотря на нож в печени. Я решила его взять, усыновить. Сказала мужу. Он посмотрел на меня так, будто я сообщила ему, что завтра лечу на луну. Дома еще раз завела этот разговор. Нет, я могла бы настоять, уговорить. Но почему-то не стала. Думаю, жизнь моя была бы совсем другой, если бы я настояла. И я была бы ему настоящей матерью. И со всем бы справилась. Только что теперь говорить...
И еще эпизод запечатлелся и так и оставил меня в недоумении. Мы сидели ждали перевязки, но привезли по скорой малыша грудного, осматривали. Красивая молодая мама с удивительно нежными чертами лица сидела рядом с нами. Я представляла, что она сейчас чувствует, но не решалась заговорить и утешить, кто знает, нужно ли ей это сейчас. Наконец вышел врач, отдал ей одеялко и сказал, что у малыша что-то серьезное с легкими, они начинают операцию, без нее ребенок умрет. Мама кивнула и пошла к двери. Я просто опешила. Может, это не мама? Нет, к ней же врач обращался. Как же она уходит? Не дожидаясь, чем кончится операция? Может, в шоке? Догнать? И тут мама вернулась и постучала в дверь операционной. Ага, опомнилась. Выглянул врач.
- Вы забыли шапочку отдать
Взяла шапочку и снова ушла с тем же красивым нежным лицом, ничего в нем не изменилось. Честное слово. Я до сих пор не понимаю, что это было.
Когда Митя был в самом жару и врачи отводили глаза, я вышла как-то с ним в коридор. чтобы не мешать спать остальным детям. И увидела, что там лежит мальчик месяцев восьми, очень красивый, с необыкновенно синими огромными глазами, голова забинтована, в жутко застиранных ползунках и мокрый, совсем один. Я кое-как одной рукой поменяла ему ползунки, взяла на руки и держала обоих с Митюшкой. И мне не хотелось его отпускать, этого чужого малыша. Я с удивлением поняла, что чувствую к нему то же почти, что и к Митюшке. Пришла медсестра, взяла у меня малыша, стала его целовать и понесла гулять. Сказала, что он из дома грудника, фурункулы у него на голове. Зовут Саша. Его там все очень любили, нарасхват нянчили и баловали.
И я все ходила к этому Саше, и не хотела с ним расставаться, и все держала их обоих на руках с Митюшей, несмотря на нож в печени. Я решила его взять, усыновить. Сказала мужу. Он посмотрел на меня так, будто я сообщила ему, что завтра лечу на луну. Дома еще раз завела этот разговор. Нет, я могла бы настоять, уговорить. Но почему-то не стала. Думаю, жизнь моя была бы совсем другой, если бы я настояла. И я была бы ему настоящей матерью. И со всем бы справилась. Только что теперь говорить...
И еще эпизод запечатлелся и так и оставил меня в недоумении. Мы сидели ждали перевязки, но привезли по скорой малыша грудного, осматривали. Красивая молодая мама с удивительно нежными чертами лица сидела рядом с нами. Я представляла, что она сейчас чувствует, но не решалась заговорить и утешить, кто знает, нужно ли ей это сейчас. Наконец вышел врач, отдал ей одеялко и сказал, что у малыша что-то серьезное с легкими, они начинают операцию, без нее ребенок умрет. Мама кивнула и пошла к двери. Я просто опешила. Может, это не мама? Нет, к ней же врач обращался. Как же она уходит? Не дожидаясь, чем кончится операция? Может, в шоке? Догнать? И тут мама вернулась и постучала в дверь операционной. Ага, опомнилась. Выглянул врач.
- Вы забыли шапочку отдать
Взяла шапочку и снова ушла с тем же красивым нежным лицом, ничего в нем не изменилось. Честное слово. Я до сих пор не понимаю, что это было.